Разговор с Михаилом Родиновым (The Retuses), который только что выпустил альбом «OMYT»
Фотография: Лена Грачева
Группа The Retuses выпустила первый за шесть лет альбом «OMYT», 17 расфокусированных песен с акустикой, злободневной электроникой и духовыми. Настоящий акустический омут. И при том жутко притягательный. Николай Овчинников поговорил с Михаилом Родионовым, лидером и единственным бессменным участником группы о самодостаточности, рэпе и поэзии.
— Что было за последние 5 лет, что ты не выпускал ничего нового?
— Комфортная работа без дедлайнов и какой‑то спешки. Я перестроил студию звукозаписи, создал для себя комфортное пространство для работы. Периодически обрастал аппаратурой и все больше уходил в звук. Мне всегда нравилась работать со звуком, а в последнее время, в более-менее нормальной, подготовленной акустической среде, особенно. Правда, все это как‑то затянулось. Но для меня это идеально: изоляция, уход в такие вакуумные условия.
— Почему именно в 2018 году стало понятно, что надо выпускать альбом?
— Мне казалось, что альбому не хватает песни, которая объединяла бы остальные между собой. В ноябре 2018 я записал «OMYT». Тогда я понял, что все готово. Когда я записал ее, у меня в голове щелкнуло: «Я это сделал».
— Почему именно эта песня?
— Мне кажется, без нее альбом воспринимался бы абсолютно по-другому. Возможно, песни не были бы в связке, не были бы объединены. Это что‑то на уровне ощущений.
— Что вообще такое «OMYT»?
— Все что угодно: и альбом без дедлайна, и аппаратура, и человеческая потерянность.
— Потерянность? А в чем она заключается?
— Изначально все исходило от сюжетной линии и героев. Я планировал написать пьесу. Она, по сути, была написана, герои были определены, все вроде сложилось. Но в какой‑то момент мне показалось, что альбом не стоит издавать в таком формате. Тогда и сами герои могли бы послужить аннотацией к материалу.
— А почему не хотелось все вытащить на поверхность?
— Я за то, чтобы аудитория использовала свою фантазию, чтобы песни ассоциативно или как‑то иначе складывались бы в какую‑то историю, жили своей жизнью. И вообще я не любитель выдавать все черным по белому.
— Названия песен на альбоме: а) На английском б) Капслоком. Почему?
— Эти названия появились где‑то за две-три недели до сдачи альбома. Это все происходило в спешке и бессоннице, нужно было срочно придумать названия и уже загружать на агрегатор. Я хотел обозначить их так, чтобы они не читались/не воспринимались буквально — оставались максимально абстрактными. VARANASI BRN = VARANASI BURN/VARANASI BORN (ожоги Варанаси/рожденный в Варанаси). EVL = EVIL (как «зло», если подставляешь «i») или LOVE (если подставляешь «o» и читаешь справа налево). То есть максимальная неоднозначность прочтения. Как‑то так. Я не спал тогда, наверное, третьи сутки и придумывал эти вот названия, исходя из каких‑то своих ассоциаций. А капслок — пусть это будет отсылкой на «CASTLELOCK».
— Чьи стихи звучат в конце в песне «SADLAND»?
— Это Маяковский.
— Почему Маяковский?
— По сюжету. Он там не просто так. Это все выверялось тысячу раз — и сами песни переделывались по три-четыре раза каждая, было много всяких сомнений, каких‑то постоянных правок, что‑то вообще не клеилось по сюжету. Я мог полгода сидеть над одной песней и выверять.
— Когда вообще началась запись вот этого альбома?
— В начале 2014 года я уже начал что‑то записывать, где‑то в феврале, наверное. Из записей 2014 года, по-моему, ничего не вошло. В 2017 году я очень много чего написал, две трети примерно… Материала было очень много, часа на четыре. Из него в итоге вышло 50 минут.
— Я так понимаю, что никакого продолжения, ничего не будет, то есть все ушло в стол?
— У меня остались какие‑то песни. Не могу сказать, что они плохие. Просто от некоторых я отказывался из‑за того, что они мне показались сырыми, либо их необходимо было перезаписать. Хотелось уже что‑то выпустить, так или иначе сюжет читался. Невошедшее, если и привнесло бы что‑то в альбом, то только какую‑то незначительную часть, а сюжетная линия без них не развалилась бы.
Раньше Михаил Родионов часто обращался к творчеству русских поэтов. Теперь ему это надоело
— Я еще про звук хочу поговорить, у тебя в этот раз голос там какой‑то совершенно другой, он совсем как бы пропадает за инструментами, — это намеренное желание скрыть свой собственный голос за шумом, за машинерией этой?
— На самом деле у меня всегда такое было, я не любитель вокала. Я бы сказал, что это намеренное желание скрыть голос.
— Почему?
— В какой‑то момент меня стало расстраивать то, что в принципе во всей музыке, если в ней есть вокал, то он обязательно должен быть впереди. А я мелодист и воспринимаю свой голос как инструмент.
— Саунд и музыку альбома ты придумывал в одиночку?
— Да, заперся, конкретно пропал и…
— …и никого не подпускал?
— Только на одну песню я подпустил ребят, с которыми сейчас играю. Это для меня довольно интимный процесс. Я редко могу себя перебороть и кого‑то подпустить. Доходило даже до того, что я выгонял жену, потому что хотел остаться в тотальной тишине, в изоляции, без посторонних глаз/ушей. Это для меня самые комфортные условия, в которых я могу расслабиться. На сцене, например, я всегда чувствую себя очень некомфортно. Если мой мозг в принципе понимает, что за мной следят, то вся эта история с легкостью, с расслабленностью — она пропадает. Я начинаю себя контролировать, а этого очень не хочется. Поэтому приходится создавать такие вакуумные условия для того, чтобы получить что‑то более-менее свободное и естественное.
— Электроника тоже твоя, получается?
— Да, поливокс и прочее… В основном поливокс из электронных. А так это все живые инструменты, живые барабаны, над которыми я тоже заморачивался, записывал на ленту, оцифровывал, резал в редакторах, опять закидывал в аналоговый тракт, все проходило через какие‑то нойз-гейты, потом опять на ленту. Там цепь сумасшедшая на самом деле.
— Получалась такая деконструкция звука.
— Да-да, то есть ты сначала записал все, потом сломал, разбил, а потом снова собрал. Как‑то так. И как это воспроизвести на сцене? Ну, мы что‑то уже играли, у нас был довольно такой странный эксперимент со стримом. Я сагитировал ребят сыграть альбом, по крайней мере, часть альбома в прямой трансляции за неделю до его официального релиза. И что‑то у нас получилось.
— При этом история про стрим, это же история про то, что за тобой все следят?
— Да, но когда камеры за тобой следят, это немножко проще, чем когда за тобой следит аудитория, со взглядами, направленными на тебя. Это не так жестко давит. Сам стрим был в свободной форме. То есть если какой‑то абсолютно рандомный человек включился бы в трансляцию, то он не понял бы, репетиция это была или альбом.
— Поэзия. Какие у тебя отношения с ней сейчас?
— Не сказать, что я что‑то сейчас читаю из поэзии. Все что хотел, я, кажется, впитал, и это так или иначе уже повлияло на меня… Каких‑то новых имен я в последнее время не открыл для себя. Половина (если не большая часть) моей аудитории когда‑то узнала про The Retuses по давно записанным песням на стихи Есенина. Дело порой доходит до абсурда: любой мой релиз некоторые почему‑то воспринимают как продолжение этого цикла «текст классика, положенный на музыку». Появляются какие‑то рандомные упоминания Есенина даже там, где его и в помине нет. Причем никто не ссылается на какие‑то источники, а выдает мой текст за стихи Есенина. Это удручает. Да, у меня был такой период, когда Есенин запал в мое сердце. Сейчас это все прошло. Некоторые песни у меня уже никаких эмоций не вызывают в принципе. Думаю, что я от каких‑то откажусь. Там сейчас все-все доведено до автоматизма, и этот автоматизм убивает что‑то живое. Мне не особо нравится, как я это исполняю, и это меня тревожит.
— А что за песни, к примеру?
— Например, «Письмо к женщине». От нее я, наверное, устал. Я не могу сказать, что мне приятно ее играть или что она со мной резонирует сейчас, — это уже прошедший этап. Не хочется вставлять песню в трек-лист, только чтобы побаловать свою аудиторию. Если она перестала в какой‑то момент со мной резонировать — я вряд ли смогу ее исполнить должным образом, лучше отказаться или переждать.
— Ты следишь за тем, что происходит русской с музыкой?
— Я, наверное, не слежу за музыкой вообще с года 2012–2013…
— Почему?
— Не знаю, у меня, видимо, было какое‑то информационное перенасыщение. Не было желания вообще… Не было запроса от самого себя на поиск новой музыки. Сначала я это воспринимал как своеобразный эксперимент над собой. Мне хотелось написать что‑то без конкретных музыкальных влияний. Позже, когда я выпустил «Астру» и послушал ее спустя время, я подумал, что все, что происходило тогда, много лет назад (отказ от новой музыки, каких‑то влияний извне), — это было какое‑то подсознательное стремление психики оградиться от лишней информации, а не какой‑то эксперимент над собой. Потому что я много абсолютно разной музыки слушал с 12 до 20 лет. В 2017-м я услышал про новую русскую сцену, про Versus и понял, что Россию одолел рэп. С одной стороны, меня это расстроило, с другой стороны, не сказать, что вся лирика, даже на баттлах, была плохая. На тот момент я воспринимал это как новый формат русской поэзии.
The Retuses исполняют трек «Sagitta» с альбома «Astra». В 2013 году «Афиша–Волна» включила его в список лучших русских альбомов года
— Как у тебя происходит знакомство с новой музыкой?
— Последние пару месяцев — это «Афиша Видео» на YouTube, серьезно. Очень много чего меня расстраивает, но я как бы понимаю, что я не вправе говорить, что это — говно, а это — хорошо. Меня, видимо, смущает принцип конвейера во всем этом. Альбомы выпускаются довольно быстро. Да что там альбомы — синглы вылетают чуть ли не каждые 2 месяца у артистов. Это то ли погоня за аудиторией, то ли формат цифрового века — это меня немного расстраивает. Грустно что это, как правило, какая‑то сезонная музыка/музыка на один день.
— А сам ты думаешь, что можешь попасть в большую историю?
— Нет, потому что я не настолько этого хочу, я не настолько громкий для этого и не настолько агрессивный. К тому же моя музыка не рассчитана на большую историю. И это точно не то, что будет ассоциироваться с сегодняшней эпохой 20–30 лет спустя.
— Вопрос еще, как раз по поводу музыки: ты говорил, что ты слушаешь 5 альбомов, что это за 5 альбомов?
— Bon Iver «22, A Million», «Bon Iver», «For Emma, Forever Ago». Radiohead «In Rainbows» и «Kid A». Уже пять! Ну пусть будет еще Джеймс Блейк: все, кроме последних двух. Ну нового Блэйка слушал, но пока не скачал и не купил, потому что я еще не наслушался старыми.
— Ты хоть и не слушаешь современных российских артистов в основном, есть кто‑нибудь, с кем, собственно, хотелось бы поработать?
— Не могу сказать, что хотелось бы, но было бы интересно с ними поработать и пообщаться, — это Хаски и Скриптонит. Скриптонита я считаю очень большим профессионалом в плане продакшена. Он очень выверен, это действительно узнаваемый коммерческий продукт и второго такого аналога, по крайней мере, на российской сцене я не могу найти. Про Хаски: я уверен на 70%, что этот человек войдет в большую историю. Это настоящий лирик, который пишет на злобу дня, и его лирика будет актуальна, возможно, и через 50 лет. Да, это агрессивно, но второго такого нет.
— Вот сейчас выйдет альбом, будут концерты, и что‑то дальше будет или историю проекта можно закрывать?
— Честно говоря, я не знаю, чем я буду заниматься. Наверное, чем‑то таким аудиовизуальным. Я понял, что мы с этой темой как‑то пролетели. Я никогда не воспринимал клипы как эффективный способ привлечения аудитории, формат видео до недавних пор со мной никак не резонировал. Я не понимал, зачем мне это. Я не хотел мордочкой светить и из‑за этого отказывался. И тут у меня за последние 3–4 месяца было два опыта с созданием абстрактных видео, и это меня очень сильно увлекло.
— Я как раз хотел спросить про визуальное — что с рисунками? Ты вроде с ними хотел выставляться.
— Да, они там лежат, и у меня, честно говоря, нет времени в последние годы рисовать. В основном все рисунки, которые я нарисовал, — это 2015 год. Это был такой депрессивный период, когда я в принципе не хотел заниматься музыкой и чаще рисовал. Я думаю, мои рисунки было бы интересно показать людям, но не спешу с этим. Если кто‑то хочет организовать выставку, то пожалуйста.
Премьера альбома The Retuses состоится 6 апреля в Петербурге и 14 апреля в Москве
