«Нам всем надо посмотреть в зеркало и ужаснуться»: актриса Эмили Уотсон о «Чернобыле»
Фотография: Vera Anderson/Getty Images
В сериале «Чернобыль» Эмили Уотсон играет минского ученого-ядерщика Ульяну Хомюк. Мы поговорили с Эмили о том, как ей удалось столь убедительно вжиться в образ советской женщины, помогавшей предотвратить катастрофу.
— Вы помните, чем занимались в апреле 1986-го, когда случилась Чернобыльская авария?
— Я была студенткой в университете, жила в Бристоле, и мы все были шокированы случившимся. Но это был такой шок, который мы испытываем, когда что‑то ужасное случается очень далеко и непосредственно тебя никак не касается. Одна моя знакомая занималась лингвистикой, изучала в том числе и русский язык и была в это время в Киеве на практике. Она довольно быстро прилетела домой со словами: «Обойдусь, пожалуй, без практики». Это было пугающее событие, но я помню, насколько мало информации у нас было про то, что же на самом деле случилось. Советский Союз все утаивал, так что западной прессе приходилось лишь строить догадки, и не всегда они оказывались верными.
— Вы очень убедительно выглядите в роли ученого-ядерщика Ульяны Хомюк — не возникает сомнений, что вы прекрасно понимаете все, о чем говорите. Насколько это далеко от реальности и чего это требует от вас как актрисы?
— В какой‑то мере я и правда понимаю, о чем говорю. Я считаю своим долгом войти в курс дела и изучить как можно больше о своем персонаже, кем бы она ни была. Так что все, что вы видите в кадре в моем исполнении, включая речь перед Горбачевым во второй серии, — я все это не просто так говорю. Я не могу иначе. Многие могут, и я им в чем‑то завидую: знаю, как один выдающийся актер, чье имя я вам назвать не могу, играл роль финансиста и просто бездумно зазубривал свои диалоги о биржевых котировках. А потом выдавал их с умным видом, и ему действительно веришь, потому что он большой талант. Мне в этом плане не так повезло, поэтому в данном случае пришлось много всего узнать о ядерной физике и атомной энергии.
В начале у меня есть одна сцена, где я провожу анализ воздуха в своей лаборатории в Белорусском университете. И там мне приходится прибегать к помощи машины, откуда вылезает бумажка с результатом анализа. Вот тут я поплыла, потому что совершенно не понимала, как работает эта машина. Потребовала, чтобы мне все объяснили в мельчайших подробностях, а ведь все, что от меня требовалось, — это нажать кнопку и посмотреть на распечатку в волнении. Иногда очень хочется проще к этому относиться, но не получается. Надо выглядеть так, будто мы знаем, что делаем, а нет способа лучше, чем на самом деле знать, что мы делаем.
— Ваш персонаж — один из немногих в этом сериале, у кого не было реального прототипа. Это накладывало дополнительную ответственность или, наоборот, вам было бы легче играть, если бы Ульяна когда‑то существовала?
— Ульяна и вправду была создана сценаристом. Я сначала думала, что это такой собирательный образ, у которого есть несколько прототипов. Но выяснилось, что ее придумали, чтобы отдать дань всем этим многочисленным ученым, сыгравшим важнейшие роли в этой истории. Дополнительную ответственность это не накладывало, конечно же, потому что персонаж был выдуман и мы были вольны делать с Ульяной что угодно. Но мне даже немного жаль, что у нее не было реального прототипа — я бы хотела все о ней узнать и проследить, как сложилась ее жизнь.
— Есть мнение, что на ТВ сейчас больше возможностей для женщин проявить себя в ролях сложных и глубоких — гораздо больше, чем в кино. Причем все это не зависит от возраста героини, национальности, расы, телосложения. Вы с этим мнением согласны?
— Да, и это стало особенно заметным в последние годы. На телевидении ситуация обстоит немного иначе, чем в большом кино, ввиду того, как мы потребляем телепродукцию. Мы включаем телевизор по вечерам и как будто оказываемся между полками огромного книжного магазина, где может выбрать книгу, которую хотим прочитать в тот вечер. Да, людям нравятся драмы, но в этом магазине есть секции про садоводство и кулинарию. И это совершенно нормально, что все они оказываются востребованными. Так постепенно до владельцев магазина начинает доходить, что большая часть их читателей — это женщины. И именно женщины контролируют пульты управления в большинстве домов. Так что да, это меняется, интересных персонажей становится больше, и сейчас уже никто не боится создавать популярные сериалы с полностью женским актерским составом. А актрисам это особенно на руку, потому что телевидение крупной формы позволяет развивать персонажей таким образом, что они получаются менее шаблонными.
— Прошло более двадцати лет с тех пор, как вы со Стелланом Скарсгордом вместе работали над фильмом «Рассекая волны». Так приятно снова видеть вас вместе на экране.
— А уж мне-то как приятно! Это просто волшебно — снова поработать со Стелланом. У нас было не так много совместных сцен, но просто находиться с ним на площадке, общаться, тусоваться, дурачиться — это дорогого стоит. Мы вместе ходили ужинать, вспоминая о минувших днях, много смеялись и упоенно ностальгировали. Трудно переоценить влияние, которое Стеллан оказал на мою карьеру. И не просто за счет своего актерского таланта, а за счет того, что он образец того, как вести себя на площадке и взаимодействовать с коллегами. Он очень щедрый, удивительный человек с высокими моральными принципами и отличным чувством юмора.
— Если сравнить вас как актрису тогда и сейчас, в чем произошли главные изменения?
— Я стала толще (смеется). И, полагаю, набралась все же немного мастерства. Тогда я была очень сырой. Я не понимала, что происходит. У меня были просто сильны инстинкты, и мне задавали направление знающие люди. Это кино Ларс (фон Триер. — Прим. ред.) снял в такой манере, что в историю эту полностью погружается не только зритель, но и актеры. Я глубже и глубже уходила в своего персонажа, и оттуда было очень трудно выбираться. Этот опыт мне сильно помог: я с тех пор несу с собой идею, что значит быть настолько честным и настоящим. Эта роль для меня всегда была и будет точкой отсчета, я все буду равнять по ней. Стеллан дал мне тогда хороший совет — лучший, который мне когда‑то давали коллеги. Когда я прибыла в Копенгаген, зеленая и восторженная, я у него спросила: «Что надо делать, как надо играть на камеру?» Это был мой первый фильм, до этого я только играла на сцене. Он сказал: «Не пытайся ничего делать, не напрягайся, просто забей и отпусти». И это действительно хороший способ добиться максимальной искренности.
— Какая была ваша первая реакция, когда вам рассказали про Ульяну и «Чернобыль»?
— Я даже не раздумывала. Очков этому проекту добавило еще и то, что это ужасающая история, рассказывающая о прошлом, но так легко проецирующаяся на наше время. Эти люди полностью отрицали, что случилось. Уже на стадии того, что сами отказывались в это верить, признавать, насколько все серьезно. Потому что они понимали, насколько страшны последствия, и просто невозможно было это принять и осознать. Они оказались всего лишь в одном дне от того, чтобы разрушить половину континента. Если бы произошел второй взрыв, последствия были бы непоправимые. Но причины этого зарыты глубоко в государственном контроле.
— Каким образом эта история актуальна в наше время?
— Политически нами манипулируют соцсети и интернет. И здесь нет никаких журналистских стандартов, на которые нужно равняться, никто за этим не следит, нет международного кодекса, под который попадали бы все эти технические компании. Все сводится к алгоритмам и прибыли. И из всего этого можно брать информацию, чтобы убедить кого угодно в чем угодно. Правда стала понятием гибким и гнущимся во все стороны, а это разрушает демократию у нас на глазах.
Мы все оказались в одной дырявой лодке, и нам забыли выдать весло.
Нам, британцам, особенно весело, потому что до сих пор неизвестно, что происходит с этим треклятым Брекситом. Это просто невероятно. Мне кажется, все это напрямую связано с Чернобыльской аварией. Горбачев сказал, что это начало конца Советского Союза, потому что после этого происшествия, когда они за малым не взорвали к чертям всю Европу, власти больше не могли сохранять за собой тоталитарный контроль. Надо было что‑то менять и полностью перекраивать. Вот и сейчас есть ощущение, что назрели перемены, но непонятно, к чему все это приведет.
— Значит, эта телевизионная драма — в какой‑то степени предостережение нам всем?
— Мне нравится в «Чернобыле» то, что там не педалируется то, как историю следует рассматривать с точки зрения высокой морали. Там просто говорится, что нам всем надо посмотреть в зеркало и ужаснуться. Тому, в кого мы превратились и что мы творим. Хотя, конечно, тут также велико желание умыть руки и обвинить кого‑нибудь другого в произошедшем. С одной стороны тут паникующие упыри, а с другой — героические люди, оказавшиеся в гуще событий, которые спокойно и обреченно спасали мир от катастрофы. Все они либо сами вызвались, либо были мобилизованы для ликвидации аварии, и все они либо умерли очень скоро от лучевой болезни, либо потом с годами стали подвержены разного рода опухолям. Все это очень печально, но мы должны знать их имена и быть благодарны им за невероятную отвагу.
— Было в этой истории что‑то такое, что вас особенно шокировало? Что‑то, чего вы не знали раньше?
— Да, меня по-настоящему шокировало то, что последствия аварии могли быть намного хуже, если бы взорвался затопленный резервуар под реактором. А это предотвратили три добровольца, которые шли на верную смерть — плавать в темноте в радиоактивной воде. А их туда послали упорные люди, которые просчитали последствия и поняли, что, если их не ликвидировать в течение 48 часов, всем конец. Также меня шокировало то, что жителей Припяти эвакуировали, как им сказали, всего лишь на три дня, и им не разрешали брать с собой домашних животных.
Это душераздирающе — видеть, как собаки бегут за автобусами, на которых увозят их хозяев, и ты знаешь, что они больше никогда не увидятся друг с другом.
— Как вам кажется, каким изображен СССР в сериале? Это часть миссии создателей — очеловечить врага времен холодной войны?
— Не думаю, что изображение руководства СССР тут особо льстит и очеловечивает врага. Напротив, здесь критикуется природа политического вмешательства в ситуацию. Это бюрократия и жалкие попытки удержать власть в низших эшелонах привели к катастрофической ошибке, вызванной человеческим фактором. Но также государственный контроль в высших эшелонах виновен в аварии и ее последствиях.
Так что нет, я не думаю, что Горбачев и его прихвостни выходят из этой истории в блестящих доспехах и пахнущие розами.
— А вы рассматривали идею использовать русский акцент, вместо того чтобы говорить своим голосом?
— Я тут разговариваю не совсем своим голосом, вы не заметили? Нам всем сказали, чтобы мы использовали собственные акценты и не выделывались, и это довольно прямой и логичный подход. Немного странно играть русскоязычного человека и разговаривать со своими же согражданами по-английски, но с русским акцентом? Зачем, какой в этом смысл? Все и так понимают, что персонажи — люди советские и говорить должны по-русски. Тем более друг с другом. Я считаю, если уж вводить эту глупую игру с акцентами, то надо идти до конца и снимать фильм на языке той страны, где происходит действие. Йохан (Ренк, режиссер всех пяти серий. — Прим. ред.) хотел, чтобы мы разговаривали четко, чеканили слова, и чтобы наша речь была своей строгостью и лаконичностью похожа на архитектуру советского конструктивизма.
В Литве, где по большей части проходили съемки, люди моложе тридцати пяти лет почти все говорят по-английски, они очень открытые и очень дружелюбные. А все, кто старше, — люди, родившиеся и выросшие в СССР, их второй язык русский. Не хотелось бы обобщать, но многие из них довольно закрытые и осторожные в общении. Моя героиня должна была быть такой же, и я поняла, что не могу использовать свой голос, потому что он по природе чересчур мягкий. Так что я решила дать ей совсем небольшой акцент — просто чтобы обозначить угловатость и некоторую чеканность ее речи.
Смотреть «Чернобыль»
в «Амедиатеке»
