«Я хочу реальность»: Сэмюэль Росс о Москве, A-Cold-Wall* и российских брендах
Фотография: Яна Давыдова
Креативный директор A-Cold-Wall* приехал в Москву на автограф-сессию в «КМ20» в честь выхода его книги о становлении бренда. «Афиша Daily» поймала и допросила Росса сразу после двухчасового расписывания одежды, телефонов и паспортов московских хайпбистов.
— Ты первый раз в России?
— Да. Россия была местом, которое я хотел посетить. Но я о ней ничего не знал, и у меня не было никаких ожиданий. Пока я в Москве около 24 часов, и первое, что меня удивило, это то, как эффективность вплетена в вашу культуру. Я чувствую осмысленность и я чувствую, что архитектура отражает то, как я представляю себе, каково это — быть русским: размах и величие. Логично звучит?
— Да, но это звучит очень интересно с моей позиции — смотря изнутри, я не вижу этой эффективности.
— У меня не было времени сформировать свое мнение по социальным вопросам, но с точки зрения логистики кажется именно так.
— Я слышал, тебе удалось потусоваться прошлой ночью?
— Да, было здорово, мне редко это удается, раз шесть в год. Я считаю, что когда ты приезжаешь в такое величественное место, нельзя ограничиваться одной перспективой. Нужно увидеть город с двух сторон, и мне очень интересно, как воспринимается музыка в формате андеграундной тусовки — совсем иначе, чем в моем родном Лондоне (Сэм сходил в клуб Pluton. — Прим. ред.). Было очень любопытно это увидеть и принять участие. Почти что исследование на тему того, что музыка передает и как она передается и используется здесь. Я слышал о безумных андеграундных рейвах, но увидеть и пережить это самому — это нечто.
— Ты успел заехать в спальные районы Москвы?
— Нет, просвети меня, это где?
— Я думаю, тебе было бы это интересно, так как A-Cold-Wall* в основном черпает вдохновение в британских «council estates» (британские районы государственной застройки, в основном для рабочего класса), а спальные районы — это их русский аналог. Они названы спальными из-за того, что в 70–80-х годах, когда они были построены, там не было инфраструктуры, там особо нечего было делать, кроме как спать. Ряды одинаковых многоэтажек. Люди жили там, но работали, покупали продукты и развлекались в центре.
— Это далеко отсюда?
— Минут 20–30 на метро.
— В этот раз побывать там не успею, я улетаю завтра в 10 утра, но я вернусь в начале следующего года на две недели, буду запускать новую коллекцию A-Cold-Wall* и ее сестринский бренд, Polythene Optics*. И я хочу посвятить время между запуском своих продуктов на то, чтобы узнать историю и культуру этого места. Я часто заезжаю куда-то по работе и сразу лечу дальше. Будет здорово узнать Москву получше.
— У тебя были какие-нибудь стереотипы о России?
— У меня было общее представление, которое не сходится с тем, что я увидел. Забавно — чем больше ты путешествуешь по миру, тем больше ты замечаешь следы пропаганды, которую ты впитывал всю жизнь. А когда ты приезжаешь в такие места, как Москва, ты понимаешь, что чуть не стал жертвой картинки, которая расходится с реальностью. Это как читать памфлеты двух воющих стран — они обе будут писать дерьмовые вещи друг о друге, а если ты побываешь в них, ты поймешь, что это в большинстве случаев неправда.
Еще одна вещь, которую я чувствую — и я знаю, что многие из молодого поколения со мной не согласятся, — это чувство национальной идентичности. В России оно все еще осязаемо, а во многих странах, где я побывал, его пытались сохранить, но оно было утеряно и забыто. Это здорово, люди должны помнить, откуда они и где их корни — я понял это в последние несколько месяцев почти непрерывных разъездов. Сам я родился в Англии, но я не англичанин. Моя семья прибыла в Великобританию в конце 50-х — начале 60-х как часть движения Windrush (Windrush — название корабля, на котором в Великобританию прибыла первая большая группа мигрантов из Карибского региона, с которого начался миграционный бум, породивший «поколение Windrush» и изменивший британское общество. — Прим. ред.). Моя британская идентичность существует, но, по понятным причинам, она оторвана от идеи Британской империи.
Так вот, очень здорово оказаться где-то, где нет практически голограммной среды. Я имею в виду, что сейчас стало принято копипастить пространства.
— На самом деле в Москве в последние годы это тоже происходит, джентрификация идет полным ходом.
— Да, я слышал, что Москва более коммерциализирована и очевидно, больше похожа на западные столицы.
— Так и есть. Мне очень интересно то, что ты сказал про осязаемое чувство русской идентичности. Самоопределение было важной темой в русской литературе и искусстве последние лет двести. Так что мне очень любопытно, как бы ты видишь эту русскую идентичность?
— В ней есть чувство величия и силы. И стоические качества, которые, как мне кажется, связаны с самой землей, с ведением сельского хозяйства и с архитектурой, которая в сочетании с географическими пропорциями России дает тебе чувство, что ты часть чего-то большего, чем ты сам, но при этом ты течешь в венах этого чего-то большего. Это блестящее градостроительство — я часто бываю в городах, в которых чувствуется хаос, и это тоже здорово, они как живые организмы, которые выросли сами по себе. Но увидеть что-то, что было тщательно продумано и воплощено, — это очень впечатляет.
— Забавно, что ты говоришь это о Москве, которая выросла достаточно органично, тогда как есть такие города, как Нью-Йорк, который практически расчерчен по линейке.
— Но Нью-Йорк это молодой город — у Америки вообще не очень длинная история. В Москве есть некая утонченность, в ней чувствуются почтение и понимание того, что во главе всего стоит интеллект — я это очень хорошо здесь чувствую. Среди тех мест, куда я путешествовал, такое мало где бывало. Например, средний уровень образования, мне кажется, здесь довольно высок, что, опять же, очень впечатляет. Кроме Москвы другое такое место с хорошим базовым уровнем образования, где я бывал, это Барбадос, где уровень грамотности около 97%.
— Интересно, это не та страна, которую я ожидал услышать.
— С другой стороны, этого легче достичь на маленьком острове.
— Все же, я думаю, у тебя может присутствовать некая предвзятость — люди, с которыми ты говорил, знают английский, а это уже само по себе показатель.
— Дело не в этом. Я не смогу сформулировать это после 24 часов в России, но я чувствую, что здесь ценится интеллект; судя по тому, что я успел увидеть, это одна из главных вещей в Москве. Это очень похвально в наше время, когда большинство кофеен — это копипаст голограмм, и людям интересней создавать миражи, нежели строить осязаемую карьеру и стремиться сохранять знания. Я не смог поговорить с большим количеством людей, но для меня — для человека, который приехал сюда без каких-то предубеждений и который вырос на картинке с новостей на BBC, где Москва — это дети, бегающие с пыльными лицами и оторванными руками, — все совсем иначе, как будто завеса пала. Мне нужно быть осторожным, я член BFC (British Fashion Council, Британский модный совет), но я нахожу, что чем больше я путешествую, тем больше у меня перед глазами спадает вуалей; ты начинаешь понимать, какие страны на самом деле рвутся вперед, а чье господство заканчивается.
— То есть, ты думаешь, у России большое будущее в моде и смежных сферах?
— Там, где ценят образование, развитие всегда будет идти быстрее, так что да.
— И, наконец, пару вопросов о твоей работе.
— Да, мы уже минут 15 болтаем про социоэкономику.
— А мне нравится, очень живое интервью получается.
— Спасибо! Я просто пытаюсь говорить только правду и быть человеком, а не … (гребаным) роботом: мне кажется, это очень важно.
— Я это оценил. Итак, ты скоро запустишь свою первую женскую линию. Большинство твоей одежды не привязано к полу, зачем нужна женская линейка?
— Форма. Больше пространства для исследования формы из-за того, что в женской одежде намного больше вариативности. Кроме того, есть некоторые вещи, которые я бы хотел передать в A-Cold-Wall*, но не могу это сделать через мужскую одежду. Например, плотно подогнанное платье, вдохновленное Баухаусом: ему нет места в мужской линейке, а в женской я его отлично представляю. Я начну делать отсылки к таким архитекторам и скульпторам, как Рейчел Уайтрид или Заха Хадид, к изгибам и чувственности их работ — для меня все это ужасно важно, но это не сочетается с нарративом, который я создал для своих мужских коллекций.
Кроме того, идея женской коллекции отчасти пришла изнутри, из диалога с женщинами в моей команде. Я — гетеросексуальный мужчина из рабочего класса, так что когда речь касается женской одежды, я остро осознаю, что это должен быть диалог, а не диктатура, я не могу просто сказать: «Мне кажется, женщины должны одеваться вот так»; что это вообще будет значить? Мне интересен диалог с женщинами о том, как мой бренд может прославлять или ссылаться на работу женщин. Особенно в связи с тем, что A-Cold-Wall* начал уходить от фиксированной идеи лишений и трудностей к более открытому разговору о форме, дизайне в целом, мне кажется, это хорошая возможность расширить бренд. Если бы я говорил только о лишениях, это было бы довольно скучно. Теперь у меня есть растущая платформа, где я могу построить более широкий диалог. И женская одежда будет его частью.
— Как человек, следящий за твоей работой, я рад это слышать. Не буду называть имен, но есть очень популярные бренды, которые находят удачную модель и повторяют ее, никак не развиваясь.
— Ты должен двигаться вперед. Все это началось как арт-проект. Я надеялся, что людям понравится, но он бы существовал в любом случае. Мне очень повезло иметь две целевые аудитории: одна основывается на интеллектуальном диалоге, а вторая — это подростки, которые открыты к новым идеям. Нужно и то, и другое: без глобального сообщества не получится интеллектуального разговора в плоскости моды. Я балансирую между производством готовой одежды и социальными высказываниями.
— К слову о подростках, как тебе стиль ребят, которые пришли на автограф-сессию, и какое у тебя сложилось мнение о них в целом?
— Это поколение, идущее сразу после нас, сформировало свое глобальное племя. Мы в районе его верхней возрастной планки, может быть, чуть-чуть слишком старые. Мы застали Pyrex и The Hundreds, мы видели, как эти бренды развивались, так что мы в конце этого паровоза. Это поколение умнее в том, что касается покупки одежды, они понимают ценность товара и что одежда это уже не только способ самовыражения, но и что ее можно перепродавать, получая прибыль. У них такая деловая хватка, что, я думаю, они выдадут нам следующую волну Uniqlo, Muji и доступной моды. Они не зациклены только на искусстве, и, я думаю, когда они повзрослеют, нас ждет перемена течений в моде.
— Зачем тебе твой новый бренд? Что ты хочешь с ним сделать, что было бы невозможно в рамках A-Cold-Wall*?
— Он доступен и инклюзивен. Практически невозможно оставаться на рынке люксовой одежды и при этом открывать слишком много дверей, разбавлять бренд. Polythene* — это эмоциональный опыт, вдохновленный музыкой, андерграундными тусовками, этим сообществом. Например, мы устраиваем тур по Европе, части Азии и Штатам, и мы ищем местных диджеев, у которых иначе не было бы такой площадки. Polythene* — целостный и легкоусваиваемый, что для меня облегчение. Я могу чувствовать и проявлять свои чувства; A-Cold-Wall* — это как литература. А Polythene* — эмоции. Но главное — это возможность делать доступный продукт. У меня не было такой возможности, когда я основал свой первый бренд, я просто не мог себе позволить продавать футболки по 35 фунтов, а теперь у меня есть платформа для этого. Polythene* инклюзивен, целостен и эмоционален. В нем я не хочу диалога с глобальным комьюнити, я хочу реальность.
— Можно сказать, что таким образом ты возвращаешь свой долг обществу, которым во многом вдохновлялась A-Cold-Wall*?
— Именно. Много людей не понимает всего, что я хочу передать в A-Cold-Wall*, но на семантическом уровне они принимают эту одежду, понимают, что некоторые объекты, цветовые схемы или темы, на которые я говорю, приятны глазу.
— Последняя часть интервью будет потруднее. Я знаю, что ты не любишь смотреть на работы других дизайнеров, потому что не хочешь, чтобы они на тебя подсознательно повлияли. Сделаешь для нас исключение? Хочу, чтобы ты оценил нескольких российских дизайнеров.
— Идет!
Посмотреть эту публикацию в Instagram
— Сколько лет этот бренд уже существует?
— Это одна из старших российских стритвир-марок, ей уже лет 10.
— Ого! А у них есть свои магазины?
— Несколько.
— Видно, что у них широкий ассортимент, сразу в нескольких эстетиках, что важно, если у тебя есть свои магазины. Я бы сказал, что у них есть все, для того чтобы иметь много поклонников. У меня нет конкретного мнения по поводу дизайна — я смотрю на эти фотографии и думаю, «почему они делают это», а не «что передает эта одежда», потому что одежда сделана хорошо. Я задал эти вопросы, потому что пытаюсь понять бренд и то, как они себя позиционируют.
Посмотреть эту публикацию в Instagram
— Эти мне нравятся, мне нравится настроение. В них есть лишение, в них есть твердость и выдержка. И кастинг отличный.
Посмотреть эту публикацию в Instagram
— В этом бренде и в первом, что ты мне показал, есть двойственность. Мне больше нравится второе изображение — оно такое, какой я себе представляю Россию, в ней есть тяжесть и машинность. Я пытаюсь понять первую фотографию, почему они решили так ее сделать, и мне кажется, что дело может быть в региональных продажах. Задний план выглядит, как будто это Бразилия — может, у них там много поклонников? Это коллаборация с Puma, у них огромная армия фанатов в Южной Америке, так что звучит логично.
Посмотреть эту публикацию в Instagram
— Это мне нравится! Особенно вторая фотография. Это полностью женский бренд?
— У них есть и унисекс-вещи.
— А креативный директор — мужчина или женщина?
— Мужчина.
— Я спросил, потому что тут есть интересная перспектива, слова «Sorry Iʼm Not» («Мне не жаль». — Прим. ред.) на женщине — понимаю это как графическую отсылку к обвинениям, одежда говорит за себя.
— В точку, у них даже есть футболка с надписью «I canʼt believe I still have to protest this shit» («Не могу поверить, что мне до сих пор надо протестовать против этого дерьма». — Прим. ред.).
— Легко могу представить. Пока что этот бренд четче всех передает свой нарратив.
Посмотреть эту публикацию в Instagram
— Walk of Shame — это название бренда, да? Тут много о чем можно сказать. Эти последние два бренда явно говорят о протесте, который не виден на поверхностном уровне, где я нахожусь. Но это очень здорово, что мода используется в России по своему прямому назначению, для социальных высказываний. Мне очень понравились последние две марки. Конечно, мы говорим на разные темы, но я делаю то же самое, что и они — говорю через одежду.
Кстати, все вещи отлично сделаны, я даже не смотрю на дизайн, потому что он везде хорош. Я смотрю на то, что они хотят передать этими изображениями.
